Ранние новеллы [Frühe Erzählungen] - Томас (Пауль Томас) Манн

Лоренцо. Господин Никколо, вот кого назову желанным гостем. Не сочтите невежливым, если останусь сидеть. Последние дни я неважно себя чувствую.

Камби. Мне бы только увидеть вас! Только услышать ваш голос! Вот мне уже и легче!.. Государям добрый вечер! Особенно вашей светлости князю, вам, мессер Пульчи, маэстро Полициану… Господи ты Боже мой! Я приветствую самого великого переводчика Платона! Господин Пьерлеони… Что я вас вижу, Великолепный! Слышу ваш голос! Чувствую живое пожатие вашей руки!

Лоренцо. Так вы этого уже не ожидали?

Камби. Да ну вас! Что вы такое говорите! Вовсе нет!

Лоренцо. Что ж, присаживайтесь! Придвиньтесь ко мне! Вы приехали верхом? Вы разгорячились. Так быстро скакали! Всё дела? Известия из города?

Камби. Да откуда же им взяться? Нужно ли иметь к вам чело, известие, чтобы неудержимо желать лицезреть вас? Все дело мое состоит в том, чтобы на миг увидеть ваши глаза, уверить вас в своей любви и вновь увериться в вашей. Известие мое — поведать на всех площадях Флоренции, что вы бодры и в скором времени можно будет торжественно отметить ваше выздоровление.

Лоренцо. Флоренция так озабочена состоянием моего здоровья?

Камби. Еще бы! Оно, пожалуй, имеет для нее некоторое значение! Хе-хе! Великолепный задает несколько наивные вопросы!.. Но я заткну рот мерзавцам, которые зря волнуют город и распространяют мрачные слухи…

Лоренцо. А что, попадаются такие мерзавцы?

Камби. Попадаются, попадаются и такие! И вы бы хорошо сделали, Великолепный, вы бы ах как хорошо сделали, коли бы немедленно пресекли их отвратительные козни! Я вижу вас на ногах, вы не в постели… Вы не могли бы приехать во Флоренцию? Хоть на часок? На пять секунд показаться в дворцовом окне?

Лоренцо. Что происходит во Флоренции, господин Никколо Камби?

Камби. Ничего, ничего! Боже сохрани! Господин Пьерлеони… вам нежелательно мое присутствие… Хотите, чтобы я сократил визит?..

Лоренцо. Здесь хочу и желаю я! (С принужденной любезностью.) Вы премного обяжете меня, почтенный господин Никколо, если станете говорить кратко и без обиняков.

Камби. Ну что ж, так и сделаю! С кем же еще поговорить, с кем поделиться опасениями и беспокойством, если не с вами!.. Во Флоренции все не так, как обычно, Великолепный! Затеяна ничтожная возня! Всем известно, откуда ползут слухи, будто вы уже умерли или по меньшей мере поражены неизлечимым недугом: это монашествующие, «плакальщики», приверженцы партии феррарца…

Лоренцо (вздрогнув при упоминании феррарца, с вымученной легкостью). Обрати внимание, Пико! Речь идет о твоем открытии, нашем монахе.

Камби. Да, конечно, простите меня, светлейший князь! Я знаю, вы ему покровительствовали, первым обратили внимание на его новшества, все знаю! Прошу вас, не поймите меня так, будто я не в состоянии оценить его таланты. Я не отстал от жизни. Его изделия — лакомство для избалованного и независимого вкуса, вне всяких сомнений. Я говорю не о нем. Я говорю о воздействии, которое он оказывает и которое, вполне возможно, вопреки его намерениям…

Полициано. О чем вы говорите?

Камби. Народ, мой Великолепный, народ! Тому, что молодые щеголи благородных кровей отказываются от танцев, песен, радостей и уходят в монастырь, можно, пожалуй, и улыбнуться! Но вот народ! Он целыми днями в нерешительности бродит по улицам, угрюмо таращится на красивые дома богатых горожан, и ничего ему больше не нужно, кроме как в час проповеди набиться в собор — плотная, безъязыкая масса с перебаламученным нутром, безбрежье тупоумных голов, глядящих на него, на тощего монашка там, наверху. А когда брат с триумфом возвращается в Сан-Марко, люди вновь высыпают на улицы и возвращаются к своей гулкой, вызревающей чем-то оцепенелости. Как-то народ даже столпился перед домами господина Гвиди, канцлера городского архива, и управляющего государственными податями Миньяти, слышалась брань, поскольку брат Джироламо назвал обоих этих горожан орудиями вашего великолепия, вашими ушлыми советниками, когда речь идет о том, чтобы выжать из народа новые налоги на роскошные увеселения. Совершают и варварские, безумные преступления. Перед отъездом из Флоренции я слышал, что в дом некоего богатого любителя искусств вломились несколько ремесленников и разбили в прихожей статую…

Крик боли всех присутствующих.

Лоренцо. Тихо!.. Древнюю?

Камби. Нет, кажется, то была новая работа и не очень ценная. Но, ах, Великолепный, не такое бы вам слышать! Целый день перед дворцом проходила шумная манифестация. Я был на площади, присутствовал при этом. Из толпы послышались призывы, которые лучше бы я не слышал и не понимал. Что-то вроде: «Долой шары!»

Полициано. Измена! Забывшая о благодарности измена!

Пико. Ребяческая радость толпы от политических воплей, больше ничего! Пусть их разгонят пиками!

Камби. И еще один клич отделился и взмыл над толпой, странный, неслыханный — сначала раз, потом второй, и еще, еще. Я его не расслышал, я, как вы знаете, на это ухо глуховат. Но я поднапряг слух и ясно, четко разобрал слова. Они кричали: «Да здравствует Христос!» (Молчание.) Вы молчите, Великолепный…

Лоренцо. Какой клич?

Камби. Тот, что против вашего герба?

Лоренцо. Другой.

Камби. «Да здравствует Христос!»

Молчание. Лоренцо тяжело навалился на подушку, глаза его закрыты.

Пьерлеоне. Ступайте, господин! Ради Бога, идите! Вы же видите, что он без сил.

Камби. Великолепный… Я дам вам покой. Известие я сообщил. Вы должны знать, что у нас творится. Вы не гневаетесь на меня?

Лоренцо. Ступайте, друг мой… Нет-нет, я не гневаюсь на вас. Ступайте… Скажите Флоренции… Нет, ничего не говорите! Она женщина, нужно быть осторожным в том, что ей говорить и велеть говорить. Она ходит за тобой по пятам, домогается тебя, когда ты являешься ей холодным и сильным, и презирает, когда не можешь утаить, что в любви изнемог. Ступайте, друг мой, ничего не говорите! Скажите, что я здоров и смеюсь над тем, что услышал!

Камби. Скажу! Клянусь Вакхом, скажу! Славное поручение, клянусь честью! Засим… будьте здравы, Лауренций Медичи! И приезжайте во Флоренцию при первой же возможности! Прощайте! (Торопливо уходит.)

Лоренцо (после паузы). Пико…

Пико. Я рядом, мой Лоренцо.

Лоренцо. Посмотри на меня… Чудится мне, ты несколько смущен, мой утонченный Пико. Что скажешь?

Пико. Ничего. А что мне говорить? Народец охмелел, другим хмелем, не тем, в который ты его столь надолго погрузил. Вели Барджелло протрезвить его, как он это умеет.

Лоренцо. Пико! Меценат! Привередливый лакомка! Прибегать к услугам дубинок против духа? Не самый изящный совет.

Пико. Не хуже любого другого. Ну тогда ступай к нему! Зачаруй его! Или ты полагаешь, эта зашоренная одинокая душа устоит против любезностей твоей блистательной дружбы?

Лоренцо. Устоит, мой Пико, устоит! Уже устояла! Я знаю эту душу лучше тебя, чья любознательность открыла ее нам. Она полна ненависти и мелочного противоборства… Ее таланты не принесли ей ни веселья, ни приветливости, одно ожесточение. Понимаешь ли ты это? Став приором — приором того самого Сан-Марко, который построил мой родной дед, — он не пришел ко мне. Намертво вцепился в свою священническую независимость. Ну и ну, подумал я, пришелец является ко мне в дом и не удосуживается даже посетить меня — хотя бы по долгу чести! Но смолчал. Пожал плечами на невоспитанность мелкого человека. Он поносил меня с кафедры — и намеками, и называя по имени. Я пошел — ты не знаешь об этом, — я пошел к нему. Не раз посещал я службы в Сан-Марко и потом не меньше часа бродил по монастырскому саду, ожидая его приветствия. Ты полагаешь, он прервал литературные занятия, чтобы составить компанию гостю, который к тому же больше, чем гость? Я пошел еще дальше. Я не привык, чтобы меня не принимали. Послал монастырю гостинцы, дары милосердия. Он увидел в них знак уничижения и даже не поблагодарил меня. Я позволил ему найти в ящике для пожертвований золотые монеты. Он передал их пекущимся о бедняках братьям Сан-Мартино; меди и серебра, велел сказать он, для нужд монастыря довольно… Ты понимаешь? Он хочет войны. Хочет вражды. С жадностью принимает ухаживания, восславления и ничем за них не платит. Его ничем не пристыдить. Успехи не настраивают его сердце на добродушный, миролюбивый лад. Нуль, нищий, приехал во Флоренцию, а теперь ставит перед выбором: я или он…